предстает перед читателем во всей ее жизненной вероятности, когда событийность органично сочетается с глубиной и правдой характеров. Такой идейно-художественной цельности в романе «Даниил Кайгородов» Глебову достигнуть не удалось.

* * *

Глебов — старейший уральский писатель. В основном, он выступает как автор исторических романов и повестей.

Там, где Глебов, в погоне за ложной занимательностью, беллетризует историю, или подменяет изображение информацией — он отступает от подлинной художественности.

Когда же писатель идет от жизненной правды, стремится запечатлеть историческое прошлое в живых картинах и образах, он доносит до современного читателя героический пафос борьбы народа за свои права. В этом и заключается нравственная сила его лучших книг.

Сила человеческого духа

(Роман А. Шмакова «Петербургский изгнанник»)

Впервые в советской литературе облик Радищева запечатлен в исторической трилогии О. Форш[7]. Первая часть («Якобинский заквас»), опубликованная в 1932 году, рассказывает о лейпцигском периоде жизни писателя. Во второй («Казанская помещица» — 1934 г.) и третьей («Пагубная книга» — 1939 г.) частях повествуется о времени государственной службы в Петербурге. Целиком роман О. Форш «Радищев» вышел в свет в 1939 году.

Первые две книги писательницы были написаны в то время, когда еще наследие Радищева только начинало приковывать к себе внимание советских литературоведов. Перед исследователями стояла задача: раскрыть значение творчества Радищева в свете ленинской оценки его роли в развитии освободительного движения.

В. И. Ленин писал:

«Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика»[8].

О. Форш приходилось преодолевать легенду буржуазного литературоведения о Радищеве как, якобы, эпигоне западноевропейского просветительства. В полемике с подобным представлением о писателе О. Форш показала развитие Радищева-революционера и демократа. Увлеченный идеями просветительства, Радищев глубоко изучает Вольтера, Руссо; встает на уровень передовых мыслителей своего времени. Но от теории естественного права, общественного договора, опираясь на конкретный опыт российской действительности, он приходит к выводу о свержении самодержавия.

Новаторство романа Форш состоит в том, что написание книги «Путешествие из Петербурга в Москву» рассматривается в нем как главное дело всей жизни Радищева. Вот почему так органично входят в трилогию картины пугачевского движения. Великолепно написана сцена казни Пугачева. В ней крестьянский вожак поражает своей непреклонностью и величием духа.

Наблюдения над жизнью народа, размышления о трагической судьбе таких талантливых самородков, как крепостной художник Воронихин, рассказы о пугачевском восстании — все это, как убедительно показывает Форш, постепенно обогащало замысел будущей книги Радищева.

Роман Форш о первом русском революционере представляет собой плодотворный опыт освоения исторической темы. Вместе с тем, в концепции Форш была своя уязвимая сторона.

Одним из серьезных недостатков трилогии О. Форш является представление о Радищеве как революционере-одиночке, к тому же под влиянием графа Воронцова, покаявшемся перед ссылкой в Сибирь. В романе приводится такой разговор Радищева с Воронцовым. Воронцов говорит: «И что хуже всего, дорогой друг, ведь пламя ваше возгорится в ужасающей пустыне. Кого думаете пробудить? Одни ползущие духом вас окружают». Радищев соглашается:

«И пусть я буду один. Ведь Жан Жак Руссо был одинок, как всякий, кто в рабские времена дерзал выступить против тирании. Если многие не поддержат одиночку, поднявшего голос, ему только в пору сложить свою голову. Ну и что же, сам погибнет, дело жизни своей двинет вперед. А важно ведь только это»[9].

Такая трактовка жертвенности творца была неверной. В отличие от Форш, Шмаков, в соответствии с новыми достижениями науки, показывает тесную связь Радищева с русскими просветителями, делает акцент на верности автора «Путешествия из Петербурга в Москву» своим убеждениям, душевной стойкости, силе человеческого духа.

Роман О. Форш кончался трагическими событиями 1790 года, когда был вынесен Радищеву приговор о смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. В замысел писательницы не входило повествование о последних двенадцати годах жизни автора «Путешествия». А это был самый драматический период: путешествие в арестантской кибитке в Сибирь, длившееся, с остановками, около полутора лет; пребывание в Илимском остроге; разносторонняя литературная деятельность в ссылке; возвращение из Сибири (1797 г.), жизнь в Немцове и Верхнем Аблязове и, наконец, последние годы петербургской службы, закончившиеся трагически.

Заслуга А. Шмакова, как писателя, состоит в том, что он первым в советской литературе осветил в своем романе «Петербургский изгнанник» жизнь Радищева после написания «Путешествия из Петербурга в в Москву».

Шмаков еще в студенческие годы увлекся творчеством Радищева, много читал об эпохе 18 века, поднял обширный материал, хранящийся в государственном архиве (в том числе в г. Тобольске), изучил критическую литературу о Радищеве. Результатом этой большой работы и явилась его книга[10].

Центральная проблема «Петербургский изгнанник» — проблема народа.

Иначе и не могло быть, ибо служение народу составляет определяющую черту личности Радищева. Тема народа раскрыта в романе разносторонне. Прежде всего, это поэтизация народной вольницы, пугачевщины, протеста против каторжной жизни. Память о пугачевском восстании жива и поныне, народ слагает о нем легенды: то в одном, то в другом краю необъятной России поднимаются на господ последователи Пугачева. Об этом постоянно слышит Радищев на постоялых дворах, в ямщицких избах, во время коротких остановок на пути в Илимский острог. Вот Радищев пересекает Урал, земли, по которым лавиной прокатились отряды Емельяна Пугачева; здесь когда-то сражался и Салават Юлаев. Ямщик заводит разговор о пугачевцах, с сочувствием говорит об их мужестве.

«— Сам не видал, а старожилы сказывают, всех пойманных-то казнили: вешали по деревьям на горах за ребра на железные крюки, и висели они неубраны, пока не распадались сами…

— Нашел о чем балакать, — буркнул недовольно унтер-офицер. — Бунтовщики…

— Такие ж люди, как и ты, только не крещенные, — отозвался ямщик.

— Смутьяны!

— Тебя за ребро бы на крюк!..

В Кунгуре-то, на площади, против собора, сказывают, был повешен татарин на крюк за правое ребро. Его, сказывают, вешали, а он плевал на вешателей… Живучий народ был, ядреный… Хорошим словом будет помянут» (1, 42).

Радищев трепетно воспринимает такие рассказы, а проезжая мимо курных крестьянских изб, вглядывается в лица крепостных и думает об их непокорности, о сердцах, переполненных злобой на помещиков-лиходеев. На одной из ночевок за Екатеринбургом, на постоялом дворе, при слабом свете лучины он слушает разговор мужиков о Пугачеве. Мастеровой Афанасий говорит:

«Ждут башкирцы свободу, желают летать подобно птице, плавать